Проживая в настоящее время в Забайкальской области, я случайно встретила в Кяхте двух сартов, очевидцев падения Самарканда. Они отбыли каторжный работы, срок поселения и теперь, свободные, занимают частные места. С их слов я записала интересные рассказы о завоевании русскими г. Самарканда и о “семидневном сидении”. Эти рассказы заслуживают внимания уже потому, что, к сожалению, участников и очевидцев тех исторических событий, о которых я говорю, остается уже не много: один за другим они сходят со сцены, и встреченные мною сарты приближаются к преклонному возрасту.

Повествования сартов интересны, как выражение личных взглядов и впечатлений рассказчиков, бывших не только свидетелями, но и участниками патриотического движения в пользу защиты г. Самарканда от приближающегося опасного неприятеля, а вместе с тем здесь, как в зеркале, отражается и общее настроение тогдашних жителей г. Самарканда, их колебаний, волнений, сменившихся, наконец, признанием русского военного гения. Достоверность рассказов я могла оценить, прожив в Туркестане более четырнадцати лет, из них десять в Самарканде, и познакомившись с историей края, как по письменным источникам, так и по рассказам многих лиц (прежде записанные мною в г. Самарканде четыре рассказа очевидцев: одного сарта, двоих русских отставных солдат и одной самаркандской еврейки, были напечатаны в “Туркестанском литературном сборнике” 1899 г., изданном по инициативе покойного туркестанского генерал-губернатора С. M. Духовского, лично привлекавшего сотрудников).

Часть Первая

Рассказ Комильбоя, сарта, уроженца города Самарканда, ныне сторожа в Троицкосавском полицейском управлении, названного по принятии им православия Константином Богдановым.

Отец мой был турок, поселившийся в Самарканде, мать — сартянка. Отцу моему было лет шестьдесят, а мне двадцать три года, когда прошел слух о том, что русские идут на Самарканд. Мой старший брат был в то время женат и имел двоих детей, мать умерла года за два до прихода русских. У отца была мясная лавка на базаре. Брат мой вел полевое хозяйство, я же помогал отцу в торговле. Я не любил торговли, мне нравилось лучше скакать на дикой лошади, драть козла (драть козла — одно из любимых развлечений сартов. В нескольких верстах от Самарканда, в местности, называемой Афросиаб, на равнине, окруженной высокими песчаными холмами, собирается удалая молодежь верхом на бойких лошадях. Старики взбираются на вершины холмов и с вершины самого высокого холма с отвесной стороны его бросают удальцам, ожидающим у подножия горы, живого козла. В данном случае козел изображал собою шайтана (чёрта). Козла подхватывают на лету удальцы. Счастливец, а иногда и двое или трое, овладев несчастным животным, преследуемые соперниками, мечутся по равнине в разные стороны до тех пор, пока козел не бывает разорван на мелкие части. Если удалец, охвативший козла, успевает сохранить в своих руках хоть часть животного, особенно голову, он получает приз. Со времени покорения русскими г. Самарканда “байга” или спорт этого рода не был уничтожен, по было запрещено драть живого козла. С вершины афросиабской горы присутствующие почетные гости-русские с командующим войсками Самаркандской области во главе бросают (исполнителями являются тут старшины аксакалы) уже убитого раньше козла. С вершины холма вся равнина, во время погони за козлом, кажется кипящего кашей. Ничего нельзя рассмотреть в сплотившейся двух-трехтысячной толпе, кроме движущихся, мечущихся голов всадников. Покойный граф Николай Яковлевич Ростовцев, незабвенный в летописях Самарканда, везде распространявшей своим присутствием свет, радость и блеск, сам раздавал призы, да не одному, а нескольким удальцам, и такие призы, которых сарты не поручали до него: роскошные шелковые халаты, серебряный вещи и др.), вступать в единоборство. Удалью я с детства отличался.

"улак" (или "купкари") на городище Афросиаб - конное состязание, которое автор называет "байга"
Фотография: С.М. Прокудин-Горский, 1907

Конечно, весь Самарканд взволновался, узнав, что русские двигаются из Джизака к нам. У нас были два русских солдата, убежавших к нам, чтобы избавиться от тяжкого наказания, к которому они были приговорены, не знаю за какие преступления. Этих двух солдат я хорошо помню. Оба приняли магометанство и обещали обучать нас военному делу. Один из них высокий, худой. Его назвали Усманом. Другой невысокого роста, широкоплечий, очень сильный сохранил свою русскую фамилию Богданов. Их обоих назначили полковниками: Богданова командиром артиллерии (он был артиллеристом), а Усмана - командующим пехотой. Они учили нас стрелять, маршировать, приучали к дисциплине и порядку. И Богданов, и Усман говорили, что русских немного, что они усталые и голодные, и что бояться нечего.

Самаркандский бек колебался, защищать ли город или нет: он ждал распоряжения от бухарского эмира, а муллы напротив в мечетях, на базарах и на площадях горячо взывали к защите родного города и знаменитых мечетей, разгорячили народ, требовали войны. В медресе Тилла-Кали собрали совет из выборных участковых представителей, чтобы обсудить меры к защите города. Сделали это самовольно, не спросясь бека. Наш отец был на этом совете и рассказал дома, что там произошли страшные беспорядки. Бек рассердился, когда узнал, что вопрос решается без него, и послал на собрание своих приближенных и отряд сарбасов (местных солдат). Приближенные бека спорили и ссорились с муллами, дошло до драки, вмешались сарбасы, стали стрелять в народ. Горожане убили представителей со стороны бека и нескольких сарбасов. Произошла общая свалка. Более всех пострадали муллы. Солдаты не только многих убили и ранили, но и разграбили их имущество, а в самом медрессе досталось и живущим там ученикам, их выгнали из келлий и завладели их жалким скарбом.

"Сарбас", художник Верещагин В.В.

Несмотря на такое противодействие со стороны бека, сарты волновались и готовились к войне. Их ожесточила присылка сарбасов на совет в Тилла-Кари, и они не обращались больше к беку. Решено было не подпускать русских к самому городу и для этого занять Чупанаты, песчаный холм у самой реки Зеравшана, не имеющей вследствие своей быстрины и летних разливов ни переправ, ни мостов. (Так как река эта не глубока, то сарты переправляются верхом в брод или на арбах). Местность эта находится верстах в восьми от города.

Мы полагали, что, во-первых, русские не посмеют переходить в брод незнакомую быструю реку, а, во-вторых, если бы и вздумали отважиться, то во время трудного перехода мы перебьем их с возвышенности всех поголовно. Позиция наша была очень выгодна. Богданов вызвался поставить артиллерию, собрал охотников, рыл окопы, делал траншеи, устанавливал пушки. Было больше двадцати пушек направлено на Зеравшан. Я был в числе охотников. Все мы воодушевляли друг друга и дошли до уверенности, что прогоним русских. Я был вполне счастлив. Я думал тогда, что самое лучшее дело в мире — это война, а люди воюющие — самые счастливые. Как я был глуп! Я был везде тенью Богданова и убегал только затем, чтобы узнать, что делает Усман. А этот собрал конную милицию и пехотинцев и предположил встать с нею за горой, чтобы напасть на русских с тыла. И Усмана, и Богданова нельзя было отличить от сартов. Они брили волосы и носили, как мы, чалмы и халаты.

Не знаю, прислал ли эмир свое согласие на защиту города, или все сделалось само собою, но только ко дню прихода русских самаркандский бек бежал из города, а бухарские войска, тысяч до пятнадцати, стоявшие лагерем в окрестностях города, присоединились к нам. И так мы заняли Чупанаты и равнину. У нас было все готово, мы ждали русских.

Посланный на разведки конный джигит прискакал на рассвете на Чупанаты, а затем в город и сообщил, что неприятель уже верстах в двадцати от города. Это было 1-го мая 1868 года.

Мы, защитники и охотники, а также и войска, ночевали на Чупанатах. Отец дал мне накануне пистолет и саблю, а сам вооружился ружьем. Известие джигита всех подняло на ноги и взволновало. Кажется, многие только теперь поняли, что наступает страшный час, что действительно нам предстоит встретить опасного врага и защищать от него родной город. Меня точно подмывало, я не мог стоять на месте, сбежал с горы в равнину и оттуда обернулся к своим. Вся гора была усеяна защитниками, пестрели красные, желтые, синие, белые халаты и белые чалмы. Издали гора казалась цветником или пестрым ковром. Еще прибывали защитники из Самарканда и становились кому, где угодно. Я воротился на вершину горы и занял свое место подле Богданова. Он и другие начальники были веселы, а, глядя на них, повеселели и все. Мы были уверены в победе. Мы говорили: чего не сделали ташкентцы, то сделают самаркандцы! Я не выпускал из рук пистолета. Я воображал, что мое оружие будет бить версты на две и уничтожит не одного человека, а десятерых за раз. Богданов (в последствии Богданов оказал русским громадную услугу и тем искупил свои преступления) наводил пушки на то место, где должны были расположиться русские.

"Выжидают", художник Верещагин В.В.

Было часов десять утра. Появился неприятель и остановился на берегу Зеравшана. Русские, должно быть, тотчас же увидели нас, потому что все козырьки повернулись в нашу сторону. Из толпы неприятеля выделились несколько сартов в богатых одеждах и направились к нам на Чупатиаты. То были послы, отправленные эмиром к генералу Кауфману для переговоров. Я узнал потом, что эмир обещал впустить русских в Самарканд без боя, а в городе встретить их и подписать мирный торговый договор. Послов радостно встретили защитники, и командиры наши окружали их. Мы удивлялись, что они вернулись живыми из русского лагеря. Они говорили, что генерал послал их узнать, почему эмир обманул его, и почему вместо почетных лиц города его встречает войско. Так как эмира не было ни на Чупанатах, ни в Самарканде, то и некому было отвечать за него генералу. Я не помню, возвратились ли послы в русское войско или поехали прямо к эмиру в Кермине. Наши пушки дали залп. Должно быть, прицел был хорош, потому что среди неприятеля произошло волнение, и русские отодвинулись на другое место вне выстрела. Их верховые джигиты переправились на другой берег Зеравшана и, протянув за собою через реку канат, привязали конец его к деревьям. Русские начали переправляться, держась за канат и друг за друга. Все мы стреляли. Пушечные снаряды, кажется, перелетали через головы, но ружейные пули попадали, хотя немногие. Видно было, что-то тут, то там падал солдат, и Зеравшан быстро проносил трупы.

"В осаде " (оригинал картины уничтожен), художник Верещагин В.В.

Но это не мешало русскому войску двигаться вперед. Мы удивлялись: Зеравшан разлился на несколько рукавов, русские переходили один, вступали на землю, стряхивали воду и тотчас же шли через другой рукав. Точно какая-то сила несла их вперед и вперед. С Чупанаты гремели выстрелы, а они часть за частью все шли. Вот первые вышли на равнину, бросились на спины, подняли ноги и начали ими болтать. (Выливали воду из сапог). А другие шли и шли за ними, выходили на землю и проделывали то же самое. Мы подумали, что они колдуют. Передние строились плотными рядами, к ним примыкали ряд за рядом другие. Наши ядра перелетали им через головы, ружейные пули не достигали. Казалось, что это не люди, а духи войны. И вот они построились и двинулись на нас. Идут плотною стеною. Мы стреляем, опять стали попадать. Я сам видел, как то тут, то там упадет солдат, а они сомкнуть ряд и не останавливаясь прут вперед, как будто наши выстрелы им нипочем. Идут и идут. Их шапки с большими торчащими козырьками (кэпи), их ноги, которые в виде частокола то поднимаются, то опускаются, наводили на нас страх. Я перестал стрелять, стою, точно окаменел. Они все ближе и ближе. Слышится глухой гул шагов: туп-туп, туп-туп. Казалось, шла неведомая сила, которую ничем нельзя ни остановить, ни рассеять, и которая сама раздавит и уничтожит все, что попадется ей на пути. Наши в ужасе стали отодвигаться назад. Я помню, что в панике бросил свой пистолет и пустился бежать, что было сил. Все бежали, стараясь опередить друг друга. Сзади слышалось ур-ра!.. Русские брали пустую гору, если не считать брошенных пушек, ружей, провианта. Нас некоторое время преследовали. Сарбасы бросали не только оружие, но и верхнюю одежду, так как боялись, чтобы жители, узнав в них солдат, не избили их за то, что они бежали. Они не смели появиться в Самарканде и рассеялись по кишлакам (деревням) и ближним городам. Мы же, ополченцы, бежали по своим саклям в Самарканд. Когда я пришел домой, отец был уже дома. Сначала он мрачно взглянул на меня, а потом подперся руками в бока и расхохотался. — Ай-да защитники! — крикнул он.

Молча стали обедать. Отец потрепал меня по плечу и опять сказал:

— Ну, что могли мы, неумелые, сделать, если бухарское войско первым пустилось в бегство?

Брат беспокоился о том, что теперь будет. У меня в душе кипели стыд и злоба, но я молчал. Мысли роились у меня в голове, я затаил их. Брат советовал нам бежать из Самарканда, он указывал на то, что многие бегут, кто в сады, кто в кишлаки. Но отец не был трусом и сказал, что нужно ждать каких-нибудь распоряжений старшин и кази. Многие действительно бежали, а другие ходили по улицам и чего-то ждали, как наш отец. Брат отправил в кишлак жену свою и детей еще накануне, а теперь и сам ушел, оставив нас с отцом ожидать событий. Большинство соседей полагало, что русские придут разорять город, и тут начинались споры: одни говорили, что нужно защищать свои сакли, другие уверяли, что это бесполезно, потому что русским помогает нечистая сила.

К вечеру пришел кази. Он сказал, что старшины совещались, что на совете решено выбрать почтенных представителей населения, отправить их чуть свет в русский лагерь на Чупанаты и через них просить генерала Кауфмана вступить в город мирным путем и расположиться в Самарканде, как дома, что он найдет жителей покорными и готовыми исполнять все его требования.

Старшины рассчитали верно, что такою покорностью самаркандцы спасут наши славные мечети, жилища, имущество и самую жизнь людей. Кази говорил, что иначе и поступать нельзя, так как войск в городе нет, а у жителей нет ни оружия, ни уменья воевать.

Моего отца выбрали также в число представителей, так как он был стар, умен и богат. На него наложили налог доставить русскому войску быка. Все избранные были богатые люди, и все должны были уплатить дань русскому войску в виде баранов, риса, муки для солдат, клевера и ячменя для лошадей. Часть убытка, конечно, приняло на себя население.

Часов в восемь вечера с Чупанат грянула пушка (заря), Да так, что, казалось, весь Самарканд дрогнул. Люди выбежали из саклей, и во всем городе поднялись крики и вопли. Все поняли, какая гроза может разразиться над городом.

"Парламентёры", художник Верещагин В.В.

С рассветом, отослав сперва провиант для войска, отправились в лагерь и сами старшины с выборными представителями.

Молодежь, мои сверстники и я, хотя и покорились судьбе, но не были довольны принятым решением. Нам казалось постыдным самим приглашать в город опасного врага.

Генерал Кауфман принял предложение старшин и выборных вступить в город и появился в нем торжественно. Впереди ехали представители, а за ними генерал и войско. Многие сарты при виде русских кланялись, другие убежали, убежал и я. Брат, бродивший в окрестностях города, пришел узнать, в чем дело. Отец рассказывал нам, что генерал Кауфман — очень добрый, хороший человек, что он через переводчика успокаивал население, просил сообщить всем жителям, что он пришел с мирными намерениями и приглашает всех бежавших из города возвратиться к своим занятиям.

Предложение генерала всем понравилось, люди успокоились, открылся базар, стали торговать и работать.

"Медресе Шир-дор на площади Регистан", художник Верещагин В.В.

Вскоре я узнал, что Богданов пойман русскими на Чупанатах, и что он арестован.

О моем отце не даром говорили, что он умен. Он сумел войти в милость у русских командиров и сделался поставщиком продовольствие для армии; он честно доставлял свежий товар и получал хорошие деньги, золотом. Обе стороны были довольны. В Самарканде вообще все шло благополучно: русские были добры и ласковы, за все щедро платили, сарты старались им угодить.

Но в соседних кишлаках и других городах сарты волновались. Они не участвовали в защите Самарканда, а теперь выражали нам свое неудовольствие и упрекали в том, что мы недостаточно храбро действовали на Чупанатах, а потом и совсем без боя отдали Самарканд. Они не хотели признать главенства русских и собирались восстать и освободить город от иноземцев. Китабский бек, или правитель, Джурабек, пользовался славою умного и храброго человека. Он-то и подстрекал к непокорности. Он собирал войско и через джигитов приглашал и самаркандцев под свое начальство. Я убежал к Джурабеку. Он повел собранное им войско на гору Каратюбе, верстах в сорока от Самарканда, куда ожидали прибытия еще отрядов ополчения из ближних кишлаков. Русские как-то узнали об этом. Генерал выслал отряд разогнать шайку Джурабека. Русским приходилось идти через реку Доргом. Тут было селение Мухалинской волости, и сады селения примыкали к дороге. Мухалинцы сломали мост через Доргом, чтобы задержать русских, но это их не остановило. Они перешли реку в брод и стали подниматься на Каратюбе. Мы увидели сверху опять плотную стену солдат, которая, казалось, дойдет до нас и раздавит. Наши наездники выскакивали врассыпную, стреляли в них и скакали назад заряжать ружья, а русские всё шли. Когда они подошли на выстрел и дали залп, когда кое-кто из наших упал или убитым, или раненым, — Джурабек ускакал, а вся шайка его рассеялась. Многие бежали в сады Мухалинской волости, в числе их и я. Мухалинцы ждали нас, как победителей, но узнав, что Джурабек бежал, возмутились его поступком и сами взялись за оружие. Они рассчитывали стрелять из засад в то время, когда отряд будет возвращаться, и уничтожить его. Мы присоединились к ним. Все засели, нас было человек до пятисот, кто притаился у щелей дувала (глиняного забора), кто вскарабкался на деревья и спрятался в густых ветвях, кто прилег на плоских крышах саклей.

Русские ничего не подозревали. Когда отряд возвращался, они шли весело, свободно, даже пели песни, а когда проходили мимо дувала садов, их осыпали выстрелами: убили переводчика, нескольких солдат и ранили двух офицеров. Я стоял у дувала, выстрелил в кого-то и хотел вновь заряжать ружье, как над самой моей головой раздались крики: ура! Русские лезли через дувал. Они не убежали и не рассеялись от наших выстрелов, а решились наказать мухалинцев. Они были рассержены и не щадили никого, не обращали внимания ни на пол, ни на возраст. Шла охота. Солдаты бегали по садам, ловили наших, били прикладами, кололи штыками, стреляли в тех, что сидели на деревьях. Было избито до трехсот человек, считая женщин и детей. Искали виновных по саклям, но кто успел убежать, был в это время далеко. Я попался офицеру, который хотел застрелить меня из револьвера, но я бросил ружье и сложил руки, став перед ним на колени. Он велел связать меня и вести в Самарканд. Я сознался, что я самаркандец, изъявивший покорность. Меня посадили в тюрьму.

Отец, узнав об этом, стал хлопотать и просить за меня, ссылаясь на мою молодость и глупость. Командиры, знавшие отца лично, сжалились и отдали меня ему на поруки.

Я дал отцу слово сидеть тихо дома и торговать в лавке. Я старался сдержать слово и в восстании других волостей, посылавших шайки, не участвовал.

Но я был действительно глуп и молод. Я увлекался.

"Главная улица Самарканда" (вид из крепости), художник Верещагин В.В.

Джурабек, хотя и был разбит на Каратюбе, но не оставлял своего намерения помериться с русскими. Он работал втайне. Вошел в сношения с чиликским беком, Омар-беком, с шахрисябским Баба-беком и с Омаром-Хаджой. Омар-Хаджа был имам, потомок святого Мартум-Азам. Его все уважали и слушались. Он жил в Дагбите (селение верстах в двадцати от Самарканда). Между ними шли тайные переговоры. В Самарканде жили персиянин Абдул-Самат, мирохур (полковник при прежнем самаркандском беке), и Шукур-бек (правитель, бывший давно в отставке). Этих двух влиятельных лиц Омар-Хаджа, должно быть, склонил на свою сторону, и все заметили, что к ним часто ночью приезжали джигиты от Омара-Хаджи. В Дагбите, в доме Омара-Хаджи, происходили совещания, куда съезжались беки и самаркандские Абдул-Самат с Шукур-беком. Мы ничего не знали, а только догадывались, что готовится нечто. Я сгорал любопытством, и во мне снова проснулся дух войны. Наконец стали распространяться слухи, что готовится большое общее восстание, и ждут только удобного случая. Я охотно стал сидеть в лавке целые дни, так как новости можно было услышать скорее всего на базаре. Новости чаще всего разносили диваны, или дуваны (юродивые). Они поют священные песни, говорят тексты из Корана, укоряют людей за грехи, проповедуют раскаяние и жизнь по Корану. Иногда рассказывают сказки религиозного содержания. Живут же они подаянием. Дивано носит такую странную одежду, что отличается от всех, и его можно издали узнать. Например, носит рубаху, сшитую из разноцветных лоскутков, шапку в виде колпака с сахарной головы, желтую, красную, иногда с бубенчиками на конце, халат половина желтый, половина синий, ходит дивано почти всегда босой, даже и зимою.

В то время, как готовилось восстание, особенно много появилось юродивых. Диваны запели совсем новые песни. Они стали проповедовать восстание, говорили горячо, настраивали жителей на воинственный лад, клеймили позором тех, кто колеблется принять участие в общем народном движении. Молодежь жадно слушала их, каждый сарт старался уловить такого дувано и заставить его говорить перед своей лавкой. Их угощали, им давали денег гораздо больше, чем обыкновенно. Может быть, тут были не все настоящие дуваны: так умно могли говорить только муллы да студенты, ученики, живущие в медресе.

Русские не знали ничего, они не понимали нашего языка и не могли прислушиваться к толкам на базаре. Иногда солдат или офицер проходил мимо дивана в то время, когда тот взывал к поголовному истреблению русских, но, не зная сартского языка, проходивший поневоле был глух. Иногда же, если горячая речь с восклицаниями и жестами обращала на себя внимание кого-нибудь из русских, и нас спрашивали, указывая на дувана, что он говорит, — то обыкновенно кто-нибудь указывал на небо и отвечал: Алла, Магомет. Мы, не зная русского языка, догадывались, о чем спрашивает русский, по жестам, а он, зная слова Алла и Магомет, понимал, что ему отвечают, и с улыбкой кивал головою. Бывало и так, что недогадливые ничего не отвечали, а только отрицательно качали головами. Русские и за это не сердились, они знали, что всякий из нас выучился говорить по-русски только то, что ему нужно было для торговли. Я, например, узнал: говядина, баранина, сало, пуд, фунт, рубли, копейки, а больше ничего; продавец материй знал: шелк, мата, адрас, аршин, рубли, копейки; также и другие. Проповеди юродивых пробудили чуть не во всем городе геройский дух и ненависть к русским, так как с базара новости разносились по домам и обсуждались в семьях. Но русским не давали заметить нашего настроения; с ними были вежливы и предупредительны.

Я с отцом ничего не говорил о готовящемся восстании, а он притворялся, что ничего не знает, и продолжал доставлять русскому войску провиант.

Все ждали со дня на день объявления восстания.

Почти месяц прошел с тех пор, как русские заняли Самарканд. В это время генерал Кауфман вынужден был несколько раз высылать отряды для усмирения восстававших волостей и успевал в этом. Представив себе, что жители Самарканда совершенно покорны, а окружающие волости усмирены, генерал в последних числах мая отправился с войском в Катта-Курган, где должен был встретить эмира. В Самарканде же в крепости оставил только один (VI-й) батальон. Это было признано удобным случаем. Все понимали, что дело освобождения должно совершиться теперь, иначе мы не освободимся никогда. Тотчас по уходе генерала нам было объявлено, чтобы мы вооружались, что нами будет руководить Омар-Хаджа, сборный пункт назначен близ Чупанат, а день — 2-е июня. Муллы, объявляя такое решение главарей восстания, разъяснили при этом и план действия.

Они слышали, что генерал едет в Катта-Курган для подписания мирного договора, но думали, что эмир обманет, как это было перед Самаркандом. Они были уверены, что эмир вместо подписания торгового мирного договора в Катта-Кургане встретит генерала Кауфмана у стен города с войском и разобьет его. Мы же, в числе сорока тысяч человек, уничтожим оставленный батальон и двинемся в тыл неприятеля. Ну, что такое один батальон? — думали мы: — махнем рукой, и его не будет!

Приготовление кипело. Богатые сарты зарывали свои ценные вещи в ямы, скот угнали в камыши и сады, жен и детей отправили на арбах в соседние кишлаки или сады. Люди вооружились, кто чем мог. Мы снова были уверены в победе. Я ног под собою не слышал, а летал, как на крыльях.

Перед отъездом генерал Кауфман собрал участковых и волостных старшин и объявил им, что он оставляет город спокойным и возлагает на них обязанность смотреть за порядком в своих участках. В случае же появления какой-нибудь шайки немедленно давать знать барону Штемпелю, коменданту крепости, чтобы он мог рассеять её. В противном случае участковым грозила личная ответственность. Те дали обещание строго следить. Вероятно, вследствие такого распоряжения генерала и обещания старшин, оставшиеся русские были уверены в своей безопасности и не обращали внимания на то, что тотчас же после выступления генерала в городе началось большое движение, люди сновали туда и сюда, скрипели арбы, отвозившие жен, детей и домашний скарб, блеял и мычал скот, прогоняемый за город. Скакали джигиты в разные концы.

Мой отец должен был доставить 2-го июня в крепость несколько баранов, но вечером 1-го числа скрылся. Все сарты заперли свои лавки на базаре, с тем, чтобы не отпирать их, пока всё не успокоится. Оставили русских без съестных припасов и в ночь на 2-е июня отвели от крепости воду. В ту же ночь всех, у кого не было оружия, собрали в мечеть Рухобод, и там Шукур-бек и мирохур вооружали народ. Кому досталось ружье, кому нож, кому палка с металлическим шаром на конце. Тотчас же после вооружения все отправились к сборному пункту.

Утром 2-го июня мы подошли к городу и, разделившись на три части, стали одновременно с трех разных сторон входить в Самарканд. Нами, самаркандцами, командовал Омар-Ходжа, Старшины, чтобы спасти свои головы, побежали в крепость предупредить коменданта тогда уже, когда мы входили в город. Вследствие этого предупреждения одна или две роты русских солдат вышли из крепости рассеять, как они думали, шайку, но, завидев входящую массу неприятеля, убежали назад в крепость и уже не выходили во всё время восстании (в Самарканде и особенно в VI-ом батальоне, стоящем ныне в г. Оше, защиту Самаркандской крепости со всеми лишениями, которые претерпевали осажденные и при громадном числе осаждавших, называют “семидневным сидением”.). Мы, однако же, стреляли в них, несколько человек упало, но упавших русские подхватили и унесли с собою.

"Вступление русских войск в Самарканд", художник Каразин Н.Н.

Мы остановились в некотором расстоянии от крепости. Беки взобрались на медресе и оттуда командовали. Из нашей конницы выскакивали вперед человек по пятидесяти, стреляли в крепость и тотчас же скакали назад заряжать ружья. Их заменяли другие, там третьи, чтобы не давать русским покоя. Пешие также выдвигались вперед, стреляли и прятались заряжать ружья. Омар-Ходжа приказал нам, Самаркандцам, занять лавчонки, прислоненные к крепостной стене, и оттуда стрелять в щели стены прямо в крепость. В мирное время в этих лавчонках торговали мелочами, но теперь они были пусты. Нам велено было также, если возможно, просверлить с осторожностью, чтобы русские не заметили, ход через стену в крепость. Мы заняли все лавки и таким образом окружили крепость. Нам было очень удобно. Выстрелы нас не доставали, мы же свободно могли стрелять. В старой глиняной стене щелей было много. В той лавке, где я сидел с товарищами, крепостная стена давала широкую и глубокую трещину. Мы перестали стрелять и занялись увеличением этой трещины и очисткою ее от глины. Наши ножи усердно работали. Около стены можно было перебегать из сакли в саклю, не боясь выстрелов. Из крепости нас не было видно. Товарищи заглянули к нам. У нас появилась железная лопата и китмень. Все понимали, какую важную работу мы начали. Мы хотя и торопились, а все-таки работали осторожно, чтобы нас не заметили и не услыхали из крепости раньше времени. Решили прорыть коридор, через который один за другим мы могли бы незаметно очутиться в крепости целою массою. Товарищи сообщили нам, что с противоположной стороны крепости сарты сломали ворота и уже овладели единственной бывшей там пушкой, и что русские все заняты там. Мы стали смелее постукивать лопатою. Все хотели с нетерпением броситься на русских с этой стороны. Стена в этом месте была сажени две толщиною. Мы работали попеременно. Я отдыхал в сакле, когда проход был готов. Вот поползли наши, и один за другим исчезали в проходе, было тихо. Мы думали, что русских тут совсем не было, и что наше дело удастся. Человек сто, должно быть, исчезло за стеною. Я пробился через толпу и тоже пополз, но не успел я доползти какой-нибудь аршин до выхода, как услышал шум, крики, стоны. Я хотел двинуться назад, но ноги мои оперлись в чью-то голову, кто-то полз за мною. В ту же минуту один из товарищей, бывших в крепости, захотел спастись и бросился в проход, чтобы выползти назад, но стукнулся головою о мою голову и остался в таком положении. Его русские за ноги вытащили на расправу. Я дал пинка ногою в голову того, кто следовал за мною, и почувствовал, что проход освободился; пятясь я выбрался в лавку и увидел страшную картину. Через стену из крепости на площадь летели сарты. Стариков выбрасывали убитыми, а молодых живыми, и эти молодые все поделались калеками: кто руки сломал, кто ногу, спину, а некоторые разбивали череп и тут же умирали. Больше никто отваживался ползти к русским, да они и проход завалили мешками с землей. В саклях почти никого не осталось, но вскоре по распоряжению начальства лавчонки снова были заняты, но мы почти не стреляли, а жались к боковым стенкам, потому что русские догадались, в чем дело, сами высматривали щели и палили в нас.

"У крепостной стены", художник Верещагин В.В.

К вечеру я сильно устал, да и все устали. После намаза мы стали отдыхать и не ходили больше к крепости.

Ночью наши сторожевые по дороге к Катта-Кургану поймали русского джигита, посланного к генералу Кауфману, вероятно, с известием, что в Самарканде восстание. Бумаги отобрали, джигита убили.

Утром, когда я проснулся, то увидел в крепости перемену. Все наши лавчонки кругом стены были уничтожены, а те пушки, что мы бросили на Чупанатах, виднелись теперь на крепостной стене. Мы поняли, что русские приготовились, и с ними будет трудно справляться. Они теперь следили за нами. Одиноких наездников, скакавших для выстрела, они ловко снимали с седла ружейными пулями, а пехотинцев, двигавшихся толпой, разбивали и рассеивали выстрелом из пушки. Наша уверенность пропала, и мы стали действовать осторожнее: близко к стене никто не мог приближаться.

Джурабек вызывал охотников подкопать с одной стороны стену крепости и повалить ее, но охотников не нашлось. Между ним и Омар-Хаджею произошла ссора. Омар-Хаджа назначил отряд из самаркандцев для этой цели. Я примкнул к партии. Нас повел Усман. Мы пробрались благополучно к стене и принялись рыть на большом протяжении, расселись, может быть, на полуверсту. Ружейные выстрелы нас не хватали, и дело шло сперва успешно, но потом русские стали бросать в нас отвесно со стены ручными гранатами (крепость спас тогда Богданов. Он все еще находился под арестом. Несколько раз он порывался встать в ряды защитников, крепости, но его не выпускали, ему не доверяли. Когда же сарты стали подкапывать степу, и осажденные стали поговаривать, что прогнать их вылазкой по малочисленности невозможно, a выстрелы со стены бесполезны, и стали готовиться умереть поголовно с оружием в руках, Богданов выпросился из-под ареста, дав слово рассеять сартов, подкапывавших стену. Он взял ручные гранаты, поднялся на выступ стены настолько, чтобы не быть мишенью для выстрелов снизу карауливших сартов с готовыми ружьями, и принялся бросать гранаты отвесно за стену. Так прошел он от бухарских ворот к самаркандским сажен триста, на всем протяжении, где работали сарты. Рабочие действительно частью были перебиты, частью убежали. Устрашенные сарты работ своих не возобновляли. Этим поступком Богданов загладил свою вину в прошлом. Его не только простили, но и наградили Георгием. Эпизод этот передан был мне отставным унтер-офицером 6-го батальона, Василием Петровым, рассказ которого я поместила в “Туркестанском Литературном Сборнике” в 1899 году. – прим. Л. Симонова.). Я помню, что схватил одну такую гранату и бросил в арык, но я помню также, что Усман и многие другие были убиты, многие ранены, только нескольким человекам удалось убежать и в том числе мне. Более никто не хотел идти на верную смерть, продолжать начатое дело.

"После неудачи " (оригинал картины уничтожен), художник Верещагин В.В.

Джурабек говорил сначала, что будто бы старший сын эмира, который был в ссоре с отцом, идет к нам на помощь с войском, что он возьмет Самарканд и станет самаркандским эмиром. Но это оказалось неверным. Мы узнали, что сын эмира, поссорившись с отцом, убежал в Персию.

Джурабек очень сердился, что никто нейдет к нам на помощь, что самаркандцы действуют не довольно энергично, и что, наконец, его сарбасы (солдаты) ропщут на бесплодную войну. Бабабек во всем соглашался с ним. Я не помню: на третий день или на четвертый оба бека со своими войсками ушли. Но перед уходом сарбасы их разграбили город. Они бегали из сакли в саклю и забирали с собою все, что попадалось под руку: ишаков, лошадей, верблюдов, одежду, провизию. Не обошлось без драки и без убийств. Самаркандские ополченцы и те жители, которые не принимали участия в восстании и оставались в городе, сопротивлялись сарбасам, защищали свое имущество, так что на это утро война была перенесена в самый город и сарты били сартов. Крики, суматоха, шум, я думаю, были слышны в крепости.

"Смертельно раненный ", художник Верещагин В.В.

После ухода беков Омар-Хаджа разделил нас по частям и выбрал начальников, а сам остался во главе движения.

Почти каждую ночь наши сторожевые по дороге в Катта-Курган ловили русских джигитов, посланных к генералу Кауфману. Мы заботились, чтобы до генерала не дошли вести о том, что делается в Самарканде. Хотя русские держались твердо, но у них не было ни воды, ни провианта, и рано или поздно они должны были или умереть с голода и жажды или сдаться. Еще Джурабек посылал им предложение сдаться и обещал всех оставить живыми, но ни при Джурабеке, ни после него они не сдавались.

Дня три под командою Омар-Хаджи мы подходили к крепости и стреляли в русских, а они по-прежнему отстреливались, и не заметно было, чтобы они унывали или делались вялыми.

Секретный джигит, которого посылал Омар-Хаджа в Катта-Курган, привез известие, что генерал Кауфман и эмир бухарский заключили мир и подписали торговый договор, и что генерал Кауфман собирается возвратиться с войском в Самарканд. А вслед за этим известием возвратился и сам генерал. Омар-Хаджа убежал в Бухару, и многие начальники разбежались. Оставшиеся в Самарканде ополченцы, не хотевшие сложить оружие, дрались с русскими на улицах города.

Да, воевать с горстью русских, которых мы думали смахнуть рукою, оказалось не так-то легко! В городе генерал водворил спокойствие. Муллы нам сказали, что хотя Самарканд и усмирен, но вредить русским еще можно иным способом: ходить небольшими отрядами по дорогам, отбивать их провиант и уничтожать тех солдат, которые будут сопровождать этот провиант. Не знаю, сколько составилось таких отрядов, только партия сартов, к которой я присоединился, состояла из семнадцати человек.

Мы узнали, что около Каршей казаки скупают клевер и другие продукты. Мы отправились к Каршам с намерением не дать этому обозу дойти до русских. Мы засели в кишлаке (деревне) Шурча, мимо которого должен был проследовать обоз, и стали ждать. Жители кишлака боялись впустить нас к себе, чтобы потом не отвечать за это дело перед русскими, но позволили поставить шалаш вблизи кишлака у самой дороги и дали нам лепешек. У всех нас были заряженные ружья. Мы надеялись дело свое выполнить в точности, тем более, что слышали, будто бы обоз будут сопровождать пять — шесть казаков, не более.

Целый день мы караулили, наступила ночь, мы боялись заснуть, чтобы не пропустить русских. Вот наконец показался обоз. Мы услышали скрип арбяных колес и голоса русских. Впереди ехали верхом трое казаков. В темноте нельзя было рассмотреть, сколько всех казаков было при обозе. Мы выскочили из шалаша и выстрелили в передовых. Кто-то из товарищей схватил под уздцы первую лошадь и остановил обоз. В нас посыпались выстрелы. Казаков оказалось человек двадцать пять. Семеро из нас успели убежать, а десять были убиты и ранены.

Это была последняя затея против русских, в которой участвовал сарт Комель-бой.

Рассказчик был осужден на каторжные работы в Сибири за ограбление и убийство одного богатого сарта.

Он отбыл срок каторги и поселения и теперь свободен.

Первые годы я работал в рудниках Алгач, — рассказывал Комель-бой, — потом жил работником в деревнях по р. Чикою. Крестьянский труд казался мне очень тяжелым, и как только можно было перебраться в город, я нашел место сторожа при троицкосавском полицейском управлении, где служу и до сего дня.

Семнадцать лет тому назад Комель-бой принял православие и женился на крестьянке из деревни Беллют. Настоящее имя его — Константин Богданов. По общим отзывам, он хороший старик, честный и трезвый, серьезно относящийся к своим обязанностям.

Я спросила его, не желал ли бы он вернуться в Самарканд к своим сартам. Он отвечал отрицанием.

— Теперь, — сказал он, — я русской веры, жена у меня русская, есть двое детей, мальчик и девочка. Я очень люблю своих детей и жену. Моя баба работящая, добрая, мы живем дружно. Зачем мне уходить? Да там теперь никого и не осталось у меня. Отец, вероятно, умер давно, а брат не любил меня и прежде. Я писал отцу два раза отсюда, но не получил ответа. Конечно, он давно умер, он и тогда был старик. Первые годы мне здесь казалось очень холодно, но затем я привык. К тому же есть шуба, теплая изба, горячая пища...

Часть Вторая

Рассказ Магомета Суфи, самаркандского жителя, ткача шелковых материй.

Мне было лет двадцать, когда русские брали Самарканд. Отец мой Магомет-Джон был муллою и имамом в мечети. Я только что женился. Мы жили безбедно. Отец мой получал с каждого дома прихожан по 2 рубля в год и, кроме того, за требы: обрезание, свадьбы и проч., особо. Я сеял хлеб, косил клевер. Молоденькая жена моя, ей было всего четырнадцать лет, вела наше небольшое хозяйство и разводила шелковичных червей. Она пряла шелк, а я ткал материи и продавал баям, скупщикам. Я умел красить шелк и составлять узоры. Все мы трое смотрели за садом и летом выбирались на житье в сад, верстах в трех от города.

За несколько дней перед приходом русских отец приехал (верхом на ишаке) из города в сад, крайне взволнованный. Он рассказал, что был на сходе в медресе Тилла-Кари, Там узнал он, что бухарский эмир Музафар вместе с самаркандским беком Шир-Али-Инаком продали Самарканд русским и не хотят защищать свою родину, веру и святые мечети, но народ собирается собственными силами помериться с неприятелем. Решено, что всякий честный человек должен вооружиться и идти по первому зову вместе с другими на Чупанаты встретить непрошеных гостей, и что мы, как и другие честные люди, также идем.

Конечно, обвинение эмира в продаже Самарканда оказалось клеветою. Но мы поняли это только тогда, как мы увидали, что бухарское войско, стоявшее лагерем близ Самарканда в числе 12.000 человек, вышло с нами на Чупанаты, Да, кроме того, к нам прибыли два полка, один из Корков, Другой из Чарджуя.

В назначенное время мы с отцом двинулись к сборному пункту и встали под начальство Усмана. У нас было несколько человек русских, но я помню ясно только двоих: длинного худого Усмана и невысокого толстого Богданова с белым лицом и румяными щеками. Богданов, как артиллерист, поднялся на гору, где были поставлены наши пушки. Усман со своим войском встал за горою.

План боевых действий на Чупанатинских высотах под Самаркандом

Я хорошо помню, как пришли русские, как переправились через реку Зеравшан, и как в них стреляли с горы. Мы все хорошо видели, но русские нас не видали. Голова нашего войска скрывалась за кустами, а хвост был за горой. Мы долго стояли и не двигались и не стреляли. Усман строго запретил нам подавать хотя бы малейшие признаки жизни. Вот, наконец, осталось немного солдат, как я узнал потом, один 6-й батальон и весь обоз. Усман проехал вдоль своего войска и сказал, что теперь настало время нам поработать, рассеять остававшихся солдат и овладеть обозом. Он скомандовал: “айда”, и с криками: “ур-ур!” бросились мы из своей засады. Нас увидали казаки и не допустили близко к обозу, а солдаты в нас стали стрелять. Наши рассеялись по полю и из-за кустов и из камышей стали стрелять в русских в одиночку. Отец был ранен в ногу и упал. Я с товарищами подхватили его и унесли. Мы хотели занести его в городскую саклю, но он приказал нести себя в камыши, подальше от Чупанат. Мы положили его в такие высокие камыши, в которых человек верхом мог бы свободно скрыться. Хотя там и было безопасно, но отец всячески удерживался, чтобы не стонать, а нога у него сильно болела; он метался, не находя места, как бы удобнее ее положить. Я хотел уйти посмотреть, какой обоз достался нашим, и что сделалось с русскими. Но отец взял меня за руку и потянул вниз, приказывая жестом лечь рядом с ним. В камышах то тут, то там слышались осторожные голоса: оказалось, что многие прятались там. Вскоре выстрелы смолкли, но послышался конский топот, который все приближался к нам. Сквозь камыши мы увидели бухарских сарбасов, которые скакали прямиком через камыш, куда глаза глядят. Казалось, они думали только о том, как бы подальше уйти. Они не похожи были на победителей, мы это поняли.

Мимо нас пробегал сосед. Я узнал его и остановил. Он так запыхался, что первое время не мог говорить, а потом рассказал, что самаркандцы и войска бежали, а русские заняли Чупанаты. К нам подползли осторожно еще сарты. Отцу принесли воды, он очень пить хотел, обмыли ему рану и перевязали ногу. Кто-то раздобылся лепешками. Вечером из русского лагеря грянул такой пушечный выстрел, что, казалось, вся земля под камышами вздрогнула.

Утром отец еще не мог вставать и меня не отпускал от себя. Некоторые сарты из камышей осторожно пробирались в город, другие приходили из города к нам и рассказывали все, что там делается. Так, не бывши в Самарканде, мы узнали, что войск в Самарканде не было, все бежали, что жители понимали бесполезность дальнейшего сопротивления и решили пригласить генерала занять город без боя, а старшины и выборные представители ходили на Чупанаты изъявить генералу Кауфману покорность городского населения. Теперь отец не удерживал меня более. Я убежал в город, на базар. На всех улицах, а главное на базаре толпился народ. Все ждали проезда генерала. Люди волновались, каждому хотелось пробраться вперед. Вот наконец торжественный въезд достигнул базара. Впереди ехали наши выборные в богатых одеждах, за ними генерал с переводчиком, а потом шло войско. Генерал был невысокого роста и худощавый. Он отвечал на поклоны сартов и внимательно смотрел в толпу. Посреди базара он остановился. Выборные окружили его, переводчик встал рядом. Вот что сказал он через переводчика: “пусть жители не боятся, пусть каждый примется за свои занятия, пусть промыслы и торговля идут тем же путем, как и прежде. Скажите беглецам, чтобы спокойно возвратились в свои жилища. Русские не будут разорять вас, а напротив спасать от разорения. Наши войска будут оберегать Самарканд от внешних врагов”.

Речь генерала на всех произвела сильное впечатление, все поверили ему. Отец был очень доволен, когда я прибежал к нему в камыши и передал слова генерала. Тотчас же он попросил перенести его в городскую саклю. Прежде всего, в город возвратились те, что прятались в камышах и в соседних садах, а затем стали появляться беглецы и из дальних мест. Я сходил за женою в соседний кишлак, куда отвез ее за день до прихода русских. Заскрипели арбы с женами и детьми, потянулись воза с имуществом, опустелые сакли стали наполняться людьми. Открылся базар, и мы зажили, как прежде.

Русские расположились лагерем неподалеку от крепости, а в крепости положили больных и раненых, устроили там лазарет. В городе было совсем спокойно, но в волостях жители поднимали восстание, как, например, в Мухалинской волости и в Ургуме. Генерал посылал отряд и усмирял их.

Отец долго болел, но, несмотря на боль в ноге, он все-таки через неделю начал вставать и ходил, прихрамывая и опираясь на палку. Недели через три только он мог ездить в город и исполнять свои обязанности имама и муллы.

Мы жили в саду. Я почти каждый день возил на ишаке русским офицерам фрукты. Они всегда брали все, что я привозил, да еще часто заказывали то персиков, то винограду, то дынь. Им же я продал два куска шелковой материи, которая у меня оставалась от прошлого года. Они заплатили мне гораздо дороже, чем наши купцы. Вообще наша торговля поднялась. Русскому войску нужно было доставлять и мясо, и рис, и муку, и клевер, и ячмень. За все они хорошо платили.

Прошло около месяца. Отец что-то стал возвращаться из города хмурым. Я думал, у него опять нога сильнее разболелась. В городе стали ходить слухи о новом восстании, но кругом было так спокойно, русские так хорошо обращались с нами, что я на эти слухи не обращал внимания и с отцом по этому поводу ничего не говорил. Я никак не думал, что эти-то толки именно его и беспокоят.

Раз мы сидели все трое вечером в саду, у двери сакли и ужинали дыней, как вдруг к нам быстро вошли в сад два студента (студенты — ученики медресе, старшего возраста.). Жена моя Айша была непокрыта и спряталась в саклю; они подошли к нам. Отец очень взволновался, но просил жестом сесть. Молодые люди сели на корточки против нас.

Самаркандец у своего дома (из "Туркестанского альбома")

— Говорите! — сказал отец и стал слушать. Один, который был постарше, заговорил:

— Кази послал по садам много студентов и нас двоих также. Кази, старшины, аксакалы и многие имамы и муллы приказали нам объявить всем, что дело освобождения Самарканда от русских готово. На днях генерал Кауфман уходит в Катта-Курган, оставляет здесь один батальон: этим мы и воспользуемся. К нам придут беки из волостей с войском, а Омар-Хаджа призывает самаркандцев встать под его командование. Вас, имам, приглашают присоединиться к патриотам и влиять на других, как вы сделали это для защиты Самарканда.

Отец хмуро выслушал и отвечал:

— Тогда было одно время, а теперь другое. Теперь я не согласен с теми, кто вас послал. И напрасно вы зашли ко мне. О заговоре я гораздо более знаю, чем вы. Я был на тайных собраниях, от меня нет тайны, ведь я мулла. Но я сторонюсь от заговора и не буду участвовать в вашем восстании. Я стар и понимаю, что оно принесет сартам не пользу, а вред. А сын мой молод и военного дела не знает. Он прекрасно ткет материи, красит шелк, рисует узоры, а стрелять не умеет. Да, наконец, с меня уже довольно!.. Он указал на больную ногу.

— Отец наш, имам, мудрый мулла, мы хотим прогнать русских, они другой веры.

— Какое вам дело до их веры? Они не только не мешают магометанам верить, как веровали их отцы со времен Магомета, но еще обещали починить наши древние мечети в тех местах, где они начали осыпаться и рушиться. Кроме того, при них нам спокойнее, и торговля идет лучше. Не я один, а многие опытные люди, с которыми я говорил, находят, что под управлением русских гораздо лучше живется, чем под властью бухарского эмира и его бека. Вот все, что я думаю, и что я говорил на собрании. Можете это передать хоть самому Омару-Хадже,

— Отец, имам! — сказали студенты: — нас будет много, а их мало.

— Что же из этого? Они проникнуты военным духом, храбры, умеют сражаться, как мы палку варить. Они из России шли уже умелые и, пока дошли до Самарканда, под каждым городом воевали, а мы воевать не умеем. Ну, какие мы воины, когда месяц тому назад наше ополчение на Чупанатах и за горой вместе с бухарскими сарбасами испугалось одного вида русских солдат. И пушки свои, и обоз побросали, лишь бы подальше убежать. А ведь нас тогда ташке много было, гораздо больше, чем русских. Я стыжусь вспоминать о нашей защите Самарканда, а нога мне напоминает... И настоящая ваша затея приведет только к тому, что много людей падет, многие семьи осиротеют, многие хозяйства разорятся...

Должно быть, слова отца подействовали на студентов. Они тихо пошли из сада и не участвовали в восстании. Мы вместе ходили смотреть, как идет дело, и вместе прятались от выстрелов. Больше всех рада была Айша, что отец меня не пустил. Она боялась за меня. Моя жена меня очень любила.

Русские ничего не знали и нам верили.

У нас в Самарканде есть еврейский квартал, где живут только евреи. Они одеваются, как мы, в халат и тюбетейку, но мы бреем головы, а у них на висках вьются пейсы. Кроме того, им запрещено носить пояса, как у нас: они обязаны подпоясываться веревкою. Вот по пейсам и по веревке их сейчас можно отличить от нас, даже издали. Мы слышали, что евреи, узнав о том, что готовится восстание, бегали крадучись в крепость и предупреждали русских. Но русские не поверили евреям и прогнали их.

Из многих городов, завоеванных русскими, до нас доходили слухи, что победители религии не трогают, ни у кого ничего не отнимают, а за всё платят деньги, что они добрые и веселые люди, а вот на войне их все боялись, они были страшны. То же самое было и в Самарканде. Пока восстание не начиналось, наши храбрились, а когда вошли в город ополченцы с Омаром-Хаджей и беки со своими войсками, то прежде всего все начальники попрятались в минареты, а войска боялись тех, которые были в крепости, боялись подступать к стене. Мы привыкли стрелять из-за дувала, из сакель, или выскочить на коне, пальнуть и поскорее ускакать, спрятаться, а тут приходилось нападать на открытой площади. Впрочем, как было и не бояться, за стеною сидела гроза. Там заключился после ухода генерала 6-й батальон. Я с товарищами ходил смотреть на осаду крепости, и мы видели, как платились сарты, которые были посмелее. На наших глазах сарты сожгли бухарские ворота крепости и ухватились за пушку, как русские отняли пушку, избили прикладами передних и выстрелом из той же пушки рассеяли толпу и уложили десятки, а ворота были тотчас же заложены мешками с землею. Я видел, как через стену из крепости бросали сартов и убитых, и живых, забравшихся в крепость через пролом. Я слышал стоны умирающих и калек. Как-то мы узнали, что Усман поведет партию подрывать стену крепости. Вместе с товарищами я пошел смотреть. Работа пошла было, слышался стук китменей и железных лопат, но с крепости, со стены стали бросать гранаты: многие были убиты, другие разбежались. Стена стала нам казаться заколдованною, а осажденные колдунами. Многие толковали, что проникнуть в крепость невозможно. Войска беков стали роптать, сами беки потеряли терпение, рассорились с Омаром-Хаджею и ушли со своими сарбасами, разграбив с досады Самарканд. Вообще горячность наших стала остывать, и приступы к стене пошли слабее.

Ворота в самаркандскую цитадель (из "Туркестанского альбома")

Отец, когда я приходил домой и рассказывал, что видел, печально качал головою и говорил:

— Я знал, что так будет!

Возвратился генерал Кауфман из Катта-Кургана и послал войска пройти по городу, очистить улицы. Тут, говорят, были жаркие схватки, но я не видал: опасно было ходить по городу, солдаты могли принять за мятежного сарта и пристрелить. Исключение было сделано только для евреев, их не трогали. Они, в то время как наши ополченцы и беки с сарбасами входили в город, успели-таки пробраться в крепость и заявить там, что евреи в мятеже не участвуют. Кроме того, они были полезны в крепости, работали там. Кстати русские вспомнили их предупреждение. Русские солдаты, обходя улицы города, не заглянули даже в еврейский квартал. Вместе с солдатами ходили и евреи. Они теперь гордо подняли головы и сбросили свои веревки. Они указывали солдатам дома горячих патриотов-зачинщиков, а также места, где были зарыты сартами деньги и ценные вещи. Ведь они все знали, слышали и видели.

По слову генерала Кауфмана, на другой же день сарты стали возвращаться в свои жилища. Мы с отцом также приехали посмотреть свою городскую саклю. Она оказалась цела, потому что, к счастью нашему, никто там не прятался и из сакли в русских не стрелял. Отец откопал сундучок, в котором зарыл шелковые одежды Айши, ее приданое и некоторый запас своих денег. Все это было не тронуто, так как мы не слыли богатыми, и евреи за нами не подсматривали. Надо удивляться, как скоро все пришло в порядок. Все стали работать и торговать, начали строить новый большой базар, так как старый русские сожгли, принялись штукатурить те места мечетей, где выпали изразцы, приступили к постройке русского города, проводили улицы, подрядчики взялись строить русским дома.

Все пошло хорошо в моем Самарканде. Ох, как мне было тяжело оставлять его!

Я выслан сюда по моему личному делу, за убийство.

У меня был нечестный сосед. Он бывало то отхватит кусок моего пшеничного поля и засеет для себя, то запрудит арык и не дает воды в мой участок, то скосит часть моего клевера. Я жаловался на него кази не один раз, но он был такой хитрый, такой ловкий, что всегда перед кази умел быть правым.

Вот один раз, — это было через год или через два после того, как русские взяли Самарканд, — я пришел на свое поле косить клевер, смотрю, а сосед уже целую полосу срезал и перетаскал на свой участок. Я ужасно рассердился и бросился на него, мы подрались. Я упал, он нагнулся и схватил меня за горло, я выхватил нож, ударил его и убил. Он только один раз вскрикнул, но услыхал его крик работник, прибежал и стал кричать. Сбежались люди, схватили меня и связали. Русский закон присудил меня в каторгу, потом на поселение в Сибири.

У нас говорят и верят, что у каждого человека есть свой пари, который иногда заставляет делать злые дела. Я помню, что пари шепнул мне во время драки: убей! убей его! Я говорил это на суде, но русские не поверили, что есть пари.

Айша, прощаясь со мною, очень плакала. Я сказал ей, чтобы она выходила замуж за другого, что я не возвращусь. Отец тоже очень горевал. Много вытерпел я дорогой, долго шли мы. Нас застала зима с такими морозами, о которых я понятия не имел. Я захворал и в Красноярске лежал в больнице, не знаю сколько времени, а потом опять пошел. Иногда офицер сжалится и наймет подводу, но больше шли пешком. Меня назначили на серебряный прииск Усть-Кара.

Теперь я свободный человек, куда хочу, могу идти. Я работаю на кирпичном заводе Валова.

Моей родины я никогда не забывал и теперь тоскую по Самарканде. Хоть бы не надолго побывать дома! Я думаю, отец уже умер, Айша состарилась с другим мужем, а все-таки... другой раз так защемит сердце, так заболит душа, так захочется под свое небо, в свои сады... Но ехать у меня нет денег, это дорого стоит, а идти пешком далеко, я стар... Не дойти...

Текст воспроизведен по изданию: Рассказы очевидцев о завоевании русскими Самарканда и о семидневном сидении // Исторический вестник. № 9, 1904

- фотографии участников завоевания Самарканда в "Туркестанском альбоме" генерала Кауфмана К.П.

- фотографии дореволюционного Самарканда в объективе Прокудина- Горского С.М. (1907-1915 гг.)

- Воспоминания Верещагина В.В. о Самарканде 1868 года

- "Завоевание Туркестана" Абаза К.К.

- Вавилова Т.А. "Мединский Юлиан Александрович, губернатор Самарканда"

- Нильсен А.В. "Архитектура дореволюционного Самарканда"